Мазманян Валерий Григорьевич родился 9 июля 1953 года в семье военнослужащего.

В 1975 году закончил Пятигорский государственный педагогический институт иностранных языков.

Живёт в Москве. Работает в ГБОУ Школа № 1912.

Автор книги «Не спросишь серых журавлей».

А звёздная пыль превращается в хлопья

Закатное солнце окрасило охрой соседнего дома последний этаж, без свежего снега сугробы усохли и портят красивый январский пейзаж. У окон к пяти появляется вечер, и тени спешат поудобнее лечь, сдувает в заснеженном скверике ветер пылинками звёзды с берёзовых плеч. В домашнем тепле разговор не торопим, без грусти припомнится, что утекло, а звёздная пыль превращается в хлопья и стайками бабочек бьётся в стекло. Сугробы к земле прижимаются грудью, ночные метели поют про любовь... и утром на белом напишутся судьбы затейливой вязью глубоких следов.

Но я ещё не ведаю, что вы - моя бессонница

Сугробы дремлют тучные, под снегом ветка хрустнула, припомнитесь по случаю в мою минуту грустную. Ещё декада минула, луна уже в три четверти, зима - пора унылая холодным длинным вечером. Глаза закроешь - прошлое шумит в душе вокзалами, осталось - всё хорошее и слово запоздалое. С печалью справлюсь, с бедами, и лёд на речке тронется... но я ещё не ведаю, что вы - моя бессонница.

Снежинкой мотылёк воскрес

Штрихует ветками калина оконный сумрак по косой, а если бы ты позвонила, я в ночь бы кинулся босой. Сугроб разлёгся тушей гладкой и спит себе спокойным сном, с бессонницей играю в прятки и прячусь от тебя в былом. А припозднившийся прохожий за тенью собственной спешит, весь путь - от истины расхожей до мудрости своей души. Влюблённый верит, знают дети, что наша жизнь полна чудес... снежинкой - вдруг в фонарном свете - сгоревший мотылёк воскрес.

А тени зимние скрижали напишут вязью на снегу

Кленовый лист в зеркальной луже застыл кусочком янтаря, а ветер рой снежинок кружит вокруг ночного фонаря. Твой силуэт в оконной раме и чёрных веток кружева, немало было между нами, но главное - любовь жива. Во взглядах больше откровений, и ночь такая, как хотел, сугробы встали на колени в надежде вымолить метель. Забудь, что мы не удержали и что теряли на бегу... а тени зимние скрижали напишут вязью на снегу.

А голубь бьёт поклоны у крыльца

Светает в восемь, сумрак - к четырём, уже привычна канитель, алмазной крошкой снег под фонарём вчера украсила метель. Белить дома и рощицу устал, исчез в проулке снегопад, сугроб пугают тени от куста и звуки дворницких лопат. Не хочешь, а поверишь - постарел, тряхнуть бы сединой разок, берёза, чтобы не забыть апрель, на ветке вяжет узелок. Сотрутся с памяти черты лица, в былое ночью убегу... а голубь бьёт поклоны у крыльца за крошки хлеба на снегу.

И месяц в золочёный рог для облака трубит

Начнём судить, где чья вина, никак без горьких слёз, сугроба белая спина у белых ног берёз. Длиннее вечер стал на треть, есть время - говори, пока теней растянут сеть худые фонари. И месяц в золочёный рог для облака трубит, мы после пройденных дорог простой оценим быт. Что всё - судьба, житейский круг, как хочешь, назови... а кольца сомкнутые рук - символика любви.

И белую пену сугроба у окон сбивала метель

Грустили и плакались оба, и день незаметно летел, и белую пену сугроба у окон сбивала метель. Гадая, что с нами случится, оставили всё на потом, берёза худые ключицы прикрыла пушистым платком. Скрывала февральская серость - сдаётся зима втихаря, голубка озябшая грелась на тонком плече фонаря. И низкое небо цеплялось за крыши домов, за сосну... душа забывала усталость, а мы торопили весну.

Голубой забьётся жилкой ручей под белой кожей льда

Метёт метель вторые сутки, от серых дней срываясь в крик, увидишь - на синичьей грудке навек остался солнца блик. Сугроб у наших окон пухнет, к худой берёзе льнёт плечом, вечерний разговор на кухне о сокровенном, ни о чём. Не знают, падая снежинки, их воскрешение  - вода, и голубой забьётся жилкой ручей под белой кожей льда. Неделя-две и все ракиты напьются серебра реки... как наши судьбы перевиты, узнай касанием руки.